Василий Васильевич Новиков был управляющим имением у князя Салтыкова.
Моя бабушка по отцовской линии Юлия Васильевна — его дочь. Бабушка родилась в конце 1800-х годов. Она не чистокровная русская. Её отец был швед по фамилии Винтер. Мою прабабку звали Елена Константиновна Винтер. Они, конечно, были люди очень зажиточные.
В доме Новиковых позже была гимназия, а затем школа, в которой я училась.
Мой класс, в котором помещалось 40 человек, был на втором этаже. Бабушка часто спрашивала меня в какой из комнат я учусь. Я отвечала, что посреди стоит колонна. «Это моя спальня», — говорила она.
У Юлии Васильевны было четверо сыновей: Александр, Евгений, Георгий и Павел.
Чтобы кормлением малышей не портить фигуру пригласили кормилицу. Она выкормила всех четверых мальчиков. Кормилица была очень красива и, когда приходила кормить детей, бабушка говорила деду: «Александр Александрович, уходите отсюда». Ревновала.
Дедушка работал бухгалтером на каком-то чайном производстве. От работы его командировали в Китай. Они уехали вместе с Юлией Васильевной, и там у них родилась дочка. Назвали ее Ниной. К сожалению, она умерла и похоронена там. В честь нее потом назвали меня. Когда они только приехали в Китай, произошла курьезная история. Однажды их окружили китайчата и стали хоровод вокруг них водить и кричать что-то. А бабушка подумала: «Надо же какие вежливые ребята». И потом ей сказали, что кричали они: «Заморские черти приехали!»
Помню, если бабушка с дедом ругались и выясняли отношения, то всегда по-французски. «Вы-с, Юлия Васильевна, а Вы-с, Александр Александрович…» А, в общем это были добрые и хорошие люди.
Бабушка жила с нами и воспитывала меня с детства. Поскольку она очень хорошо знала немецкий язык, она со мной всегда говорила по-немецки.
Мой папа Георгий Александрович Соколов был музыкантом.
Он кончил два курса консерватории по классу фортепиано и был регентом в церкви, что стояла на Носовихинском шоссе. В его хоре пел знаменитый бас-профундо Максим Дормидонтович Михайлов. Там же пела и моя мама. Когда здесь работы не стало, он уехал в Волоколамск. Там детям преподавал игру на пианино. Потом играл в ресторане «Астория».
Мама Валентина Александровна (урожденная Душкина) из простой семьи.
Она родилась в Москве в 1908 году.
Дом, в котором мы сейчас находимся, очень старый, он построен в конце 1800 г. Здесь жила еще моя прабабушка. Из-за большого количества наследников он претерпел множество переделок. В этой комнате раньше двери на улицу не было, а была стена сплошная. А где холодильник, была дверь, за которой шел коридор. А там, где пристройка, была кухня. Дальше по этому коридору столовая. По коридору приходили слуги и говорили: «Кушать подано». Все садились в определенном порядке и ели. Вход и терраса были другие.
Сад был огромный, в нем сорок яблонь росло. Они давали много тени, поэтому все дети были бледные, незагорелые. Многие яблони спилили в войну, когда нечем было топить.
В детстве нашей любимой игрой был крокет. Мы так «набазурились» играть, никто с нами соревноваться не мог. Потом еще любили прыгать через скакалку. Тогда Салтыковка совсем другая была. Здесь же лес кругом был. У нас дома держали лошадей. Бабушка говорила, что, когда дедушка возвращался с работы, за ним посылали не одну лошадь, а выезд из трех лошадей.
Здесь по праздникам было много гостей. На именины собиралось до 30 человек.
Когда началась война мне было 13,5 лет. Над моей кроватью висел картонный громкоговоритель. Тогда на радио вещала только одна станция. Говорил Левитан. И я первая услышала, что началась война. Не придав этому значения рассказала взрослым, они, конечно, всполошились.
Некоторое время спустя администрация поселка приказала всем жителям рыть землянки. Каждый копал на своем участке. Мы вырыли на пригорке, но землянку забраковали. Надо, чтобы она располагалась ниже уровня земли. Тогда вырыли повторно около забора. Начались каждый день авианалеты. По звуку мотора мы определяли, кто это летит — свой орленок или стервятник мессершмидт. Самолеты сбрасывали фугасные бомбы. Взрослое население дежурило на крышах. Смотрели, чтобы бомба не попала в дом, и дом не загорелся. Часто по ночам не спали, а утром надо было идти рыть окопы для установки противотанковых сооружений между Салтыковкой и Никольским, чтобы немец не прошел к Москве. Когда все мужчины были призваны на фронт, военкомат обратился к директору школы Постникову Борису Васильевичу, чтобы тот выделил школьников для работы. Сперва мы трудились на полях – пололи грядки, собирали урожай. А потом нас направили рыть окопы. Работали мы с 8 часов утра. Электрички тогда не ходили, и на работу добирались пешком. Сначала шли поселком, а потом рощей, которая вдоль железной дороги между Салтыковкой и Никольским. Не было электричества, и свет нигде не горел. Даже, когда хоронили мою любимую бабушку, мы стояли в темноте, свечки зажигать не разрешалось. Окна все были заклеены.
Я благодарна начальнику военкомата, который передал список детей, работавших в войну, в наградной отдел. Поэтому сейчас я пользуюсь некоторыми льготами. На другой стороне поселка дети тоже ходили на работы, но они к другому военкомату относились. И они никакими льготами не пользуются.
Когда папа уходил на фронт, я лежала в тифозной больнице. Тиф тогда свирепствовал. Перед отъездом он пришел ко мне. Накануне они с мамой поругались, и я к нему не вышла. Он уехал на фронт и погиб в первые же дни. Поэтому я все время себя чувствую в долгу перед ним.
Было голодно. По карточкам хлеба давали только 400 грамм. Раньше бабушка всегда бегала за нами: «Ну съешьте котлетку, съешьте курочку….». Я помню, как она уже умирала от голода. А я подойду:
— Бабушка, можно я возьму хлебушка кусочек?
— Ну возьми.
Стояли холода. Топить было нечем. Если температура в доме поднималась до 10 градусов, то это было счастье. Ходили ломали заборы у соседей. И не на чем было готовить. Раньше готовили на керосинках и керогазах. За керосином была очередь. Поэтому я хочу сказать, что мы должны быть благодарными. В нашем доме люди были совершенно не приспособленные к ведению хозяйства. Не умели даже стирать. Раньше в Салтыковке была женщина, которая держала прачечную. Там было несколько работниц. Белье носили туда. Я помню кто-то сказал, что стирать надо щелочью. Щелочь — это зола. И насыпали в корыто золы, стали стирать белье и потом его развесили. Все было в золе.
В Москву ездили на поездах. Толчея была ужасная. Тогда у многих были вши. Помню, стою в поезде, народу много. Все друг к другу вплотную, и вдруг один парень начинает чесаться. От него народ в сторону. Он разлегся как барин на скамейке и чешется. Так и ехал один до конца. Когда у меня были вши, мне мазали голову керосином. Жизнь другая совсем была. До Балашихи ходили пешком.
После школы я поступила в кучинский гидрометтехникум. Во время учебы я работала техником-метеорологом. Мы работали на крыше. Вместе со мной сидела девушка, которая работала на телеграфе Морзе. Она принимала данные о погоде в стране, а я их относила. А рядом два пленных немца Фриц и Франц чинили крышу. Было им по 21 году, а нам по 17-18. Я могла по-немецки говорить. У нас была в школе очень хорошая немка Дарья Михайловна. Мы с этими ребятами общались.
— Вот, Франц, мы идем с Зиной, если ты нас встретишь, ты в нас стрелять будешь? – спрашивала я.
-Нет. Нет. Нет,- он отвечал.
А потом в техникуме устроили вечер. И поскольку в нашем классе училось только два парня — Володя Киховский и Володя Корнев, пригласили на вечер этих немцев. Мы были нарасхват конечно. А на следующий день я не успела войти в класс, как меня вызвали к директору. Директор мне: «Соколова, это что же такое? Ты с немцами танцевала. Какая ты после этого комсомолка?» И меня выгнали из комсомола. Это была целая трагедия. А в 28 лет я хотела вступить в партию, но мне не разрешили. И тоже трагедия была.
После техникума поступила в Ленинградский гидрометинстиут. Училась у Лидии Александровны Лоидис. Затем поступила в аспирантуру, защитила кандидатскую диссертацию. Пока училась, жила у Киры Ниловны Вульфсон – жены знаменитого ученого.
Какое-то время я работала на Останкинской телебашне. Всю ее облазила. Был такой случай: надо было измерить температуру и скорость ветра на отметке 300 м. Ходила я тогда в каске, потому, что башня качается: 150 метров туда, 150 метров обратно. Ну поднялась я туда, и в это время подняли туда Хрущева. Я думаю, чего он там смотрит? Я это каждый день вижу. Ничего особенного в нем. Как говорится, не сотвори кумира. Простой мужик, да и все. Просто ему в жизни повезло, все сложилось.